Но это основание никогда не определяло названный подход к эдикту; скорее, его определяло убеждение в том, что содержание эдикта, когда его писали, по большей части уже было признано народом, следовательно, оно уже получило свое одобрение в так называемом обычае или, правильнее, в народной вере. Во-вторых, наш автор опасается, «что при этом возникнет неуверенность в том, требовались ли римлянам для этого (а именно для действительности эдикта) все условия обычного права». Это было бы верно, если бы римляне учили свое право, как в наших кратких курсах, по Пандектам, в которых, разумеется, обычное право имеет совершенно иной вид, нежели в самом Риме. В шестом разделе выражается раздражение по поводу самоуверенности, с которой якобы я рассматривал великих мужей XVIII в. как, например, Ю. Х. Бёмера и Г. Л. Бёмера, Мейстера, Крамера и др., называя это столетие бедным на великих юристов. Здесь говорится, будто все юристы, которые ныне признают себя сторонниками исторического метода, приписывают себе абсолютно новое совершенство и свысока взирают на предшествующие эпохи. Я же из ныне живущих не знаю ни одного, кого бы можно было сравнить с такими великими юристами XVI в., как Куяций, оба Пито, Августин и др., которые, правда (замечу мимоходом), не страдали односторонней привязанностью к римскому праву, а подходили к своим отечественным правам с таким же глубоким пониманием и знанием, как и к римскому.